– Натаха, – стискивает в объятиях, – я был уверен, что ты приедешь, – подмигивает, после чего одаривает Соню обворожительной улыбкой, от которой она тает, словно мороженое на сорокаградусной жаре.

– Пойду попью водички, – оставляю их наедине и захожу в дом, почти сразу сталкиваясь с Иваном.

Токман удерживает меня в вертикальном положении, не давая упасть.

– Привет, – прилипаю ладошками к стенке.

– Привет, – Ваня кивает, как-то неуверенно касаясь ладонью своей головы.

– Я решила заглянуть к вам в гости, – улыбаюсь, рассматривая его лицо. Ощущение, что мы не виделись несколько лет.

– Хорошее решение.

– Я знала, что ты оценишь. А мог бы позвонить.

– В этом есть смысл?

– Уверена, что колоссальный, – смелею, тихонечко сжимая пальцы его правой руки.

Иван отслеживает мои движения, и я чувствую, как его ладонь крепко обвивает мою руку.

– Есть идея, – привстаю на цыпочки, мои губы в нескольких миллиметрах от его лица, – пойдем?!

– Куда?

– Узнаешь, – круто разворачиваюсь на носочках и веду его за собой.

Мы выходим через вторую веранду, и нам сразу открывается вид на небольшую посадку голубых елей. Если пройти вглубь и свернуть направо, то окажешься прямо у речки.

Туда мы и направляемся.

42

– В детстве мы с Серёгой вечно прыгали вон с того мостика, – указываю чуть вдаль. – Там специально вырыли яму, чтобы река стала глубже. Люди до сих пор там прыгают, но мне теперь почему-то страшно.

Дрожащими пальцами развязываю ленты на босоножках, ступаю босыми ногами на еще теплый песочек.

Смеркается. Солнце медленно садится за горизонт. Заливая окресности вокруг розовыми красками.

Запах скошенной травы дурманит. Мысли путаются. Ветер ласкает кожу, то и дело подхватывая подол легкого желтого платья, как бы невзначай оголяя бедра.

Ванька срывает травинку, зажимает ее между зубов и садится на самый край берега.

– Почему ты больше не позвонил? – тяну собачку вниз, аккуратно высвобождаясь из платья.

– Было страшно начинать сначала, – Ванька смотрит мне в глаза.

Знаю, что говорит правду. Говорит то, что думает.

– Ты решила устроить стриптиз? – его бровь ползет вверх, а губы изгибаются в игривой улыбке.

– Нет, – взбиваю ладонями свои распущенные волосы, а после завязываю в тугой пучок. – Я хочу прыгнуть.

Ваня оценивает мост и возвращает взгляд ко мне.

У меня кожа пылает от понимания, что он смотрит. Свожу руки перед собой крестиком, чуть вытянув их вперед.

– Идем?

– Ты мазохистка, Азарина?

– Мы можем прыгнуть вместе.

– Значит, все-таки садистка, – отталкивается кулаком от земли, чтобы выпрямиться.

– Не нуди, Ванечка. Лучше дай мне руку.

Ваня пару секунд залипает на мои ноги и наконец снимает футболку.

Когда под ногами оказываются поскрипывающие доски, становится жутко. В детстве я на такие мелочи внимания не обращала.

Неуклюже переползаю через поручень, вцепившись мертвой хваткой в Ванину руку.

– Держишь?

– Держу.

– Крепко?

– Сюда уже иди.

Токман быстро оказывается рядом. Мы стоим на самом краю.

Смотрю на водную гладь, в которой отражается ярко-красный огненный шар уже почти севшего солнца, и тихонечко выдыхаю.

– Готова? – Ванины руки оплетают талию.

Киваю.

Секунда, и я не чувствую земли под ногами. Только полет. Задерживаю дыхание, и тело погружается в воду.

Мы выныриваем одновременно. Нет, Ванька просто тянет меня за собой. Развожу руки в стороны, как только макушка оказывается на поверхности.

Токман фиксирует мою шею ладонью, вынуждая смотреть ему в глаза. Аккуратно провожу кончиками ногтей по его плечам, замечая, как его тело покрывается мурашками.

Контраст теплых объятий и прохладной воды только на руку. Нам не помешает немного остудиться.

Но, вопреки своим же мыслям, я продолжаю оставлять красные отметины на его коже. Трогаю, смотрю с каким-то диким восторгом, словно все, что сейчас происходит, мы делаем в последний раз.

Губы начинают дрожать. Ваня думает, что от холода, и тянет на берег. Но холод тут ни при чем. Я просто представить себе не могу, если его больше не будет в моей жизни. Эти четыре месяца дались с невероятным трудом.

Почему я должна выбирать? Почему должна его терять?

– Ты остаешься в Москве? – натягиваю платье на мокрое белье. Тороплюсь, и от этого движения выходят резкими, ломаными, словно я робот.

Настроение снова падает к нулевой отметке.

– Остаюсь.

– И ничего не хочешь мне сказать? – шепчу, растирая колени ладошками. Нервное.

– Что, например? – Токман смотрит на горизонт, а меня начинает штормить.

Злость снова берет верх.

– Ничего. Все, счастливо оставаться.

Вскакиваю на ноги и решительно хочу уйти. Даже успеваю сделать пару шагов, прежде чем оказываюсь заключенной в его объятия.

– Я хотел предложить адекватно повстречаться. Теперь же мы можем себе это позволить?!

– Ничего я с тобой делать не собираюсь, – начинаю брыкаться, но от моих телодвижений его захват лишь усиливается.

– И именно поэтому притащила меня сюда, – смеется.

–  Я тебя не звала. Ты сам пошел.

– Долго еще?

– Что? – затихаю, немного поворачивая голову.

– Будешь устраивать истерику?

– Сам ты истеричка. И вообще, где ты был все это время? Где ты был? Не звонил, не вспоминал… пока я там… я там…

Договорить он не дает, перебивает:

– Думал.

– Думал? Ты нормальный? О чем можно думать четыре месяца?

– О многом. Пошли в дом, у тебя губы синие.

– Никуда я с то…

На этих словах Ваня резко разворачивает меня к себе лицом и целует.

43

Иван

Можно сколько угодно убеждать себя в безразличии, но, когда его нет… никакие мысли не помогут сохранять холодную голову.

Только инстинкты с примесью злости. Будоражащий голод.

Азарина пестрит своим псевдонедовольством. Что-то еле слышно бормочет. Трогает мои плечи, оставляя на и так красной от солнца коже отметины.

Протестует, а потом срывается. Снова…

Словно летит с обрыва.

Я тебя поймаю, Тата. Конечно же, поймаю…

Впиваюсь пальцами в узкую талию. Жестко, без права на отступление.

– Я сдаюсь, Ванечка, – тихий Таткин голосок врывается в сознание ураганом, – сдаюсь…

Не могу от нее оторваться и отпустить не могу. Все условные, поставленные себе запреты тлеют.

Она дрожит в моих руках.

Красивые изгибы тела дурманят.  Затмевают остатки рассудка.

Первая и такая ленивая медлительность движений тает.  Теперь ее просто невозможно сохранить.

– Подними руки, – толкаю Тату к дереву, избавляя нас от этой желтой тряпки под названием платье. – Ну же!

Нетерпение зашкаливает.

Матовая, бронзовая кожа. Гладкие плечи. Перебираю пальцами чуть выгоревшие волосы, вдыхая аромат сладких ягод.

Красивая. Самая красивая девочка.

Если бы ты только знала, насколько я тобой болен… как схожу по тебе с ума…

В воздухе все еще витает недоговоренность. Четыре месяца ада, когда тебя крутит, но ты изо всех сил противостоишь сам себе. Своим желаниям. Своему «хочу»…

– Ты снова подстриглась, – трогаю ее, впечатываю в себя, как изголодавшееся животное.

– Ты заметил, – ее шепот распаляет.

– Я всегда все замечаю. Всегда… если ты много говоришь, значит, нервничаешь, – поцелуй, – а если сбегаешь от меня, то на самом деле очень хочешь остаться…

Снова целую, а она улыбается. Отвечает, поддается. Плавится в моих руках, уплывая в экстаз.

– Ваня, у меня в волосах какие-то колючки! – трогает свою голову, медленно перебирая ногами в сторону дома. – Это ты виноват.

– Кто бы сомневался. Сюда иди. Стой смирно, иначе будешь ходить с проплешинами.

– Очень смешно, – Татка складывает руки на груди и театрально притопывает ножкой. – Вот, между прочим, я тебя тоже хорошо знаю, – цокает языком.